Я весь внимание.
Курсор, мигая, похоже, заколебался. Потом принялся быстро и, как показалось Аликино, весело писать:
Больше всего тебе нравится эта наша новая игра. Ты готов спорить на все, что у тебя есть, — на свою жизнь, если верно то, что мне известно о тебе, — что я сотворю для тебя другую жизнь, непохожую на ту, какую ты прожил и какой живешь сейчас.
Это верно. Такая игра захватывает меня. Ты не представляешь, сколько людей постоянно твердят: если б только я мог вернуться назад, если б я мог начать все сначала, если бы в тот день из двух возможных решений выбрал пункт Б, а не А…
Это вызывает у меня в памяти одну из моих первых коротких сентенций дня. Человек живет только один раз. Но если это говорит глупец, то полагаю, у него в запасе имеется еще и другая жизнь.
Другая жизнь, конечно.
Но ты же не глупец.
Нечто вроде запасной жизни, чтобы заменить ошибочную.
Или оконченную.
Постарайся понять меня получше, Memow. Я не верю в бессмертие и не хочу никакой дополнительной жизни. Я не заинтересован даже в том, чтобы продолжить эту. Будь так, я гораздо спокойнее встретил бы смерть, даже немедленную. Я хочу только знать, как бы я жил, если бы выбрал другую жизнь.
Почему хочешь начать именно с 1965 года? Почему не раньше, не позже?
Потому что тогда у меня была возможность изменить свою жизнь.
И ты не сделал этого.
Мы вместе сделаем это сейчас.
В верхней части экрана загорелась красная условная надпись. Надо было продолжать работу. Курсор мгновенно настрочил Бог знает какое по счету имя:
ОД Франсиско Эрнандес.
Прошу подтверждения центрального архива.
Подтверждено. Ошибки нет.
Аликино передал имя компьютеру административного центра. Затем прочитал вопрос, который задал ему Memow.
Не хочешь ли узнать что-либо о жизни Франсиско Эрнандеса.
У меня нет времени, Memow. Моя собственная смерть может отправиться в дорогу в любой момент.
Мы должны направить ее по другому пути.
Правильно. Теперь нам нужно только надеяться, чтобы подольше длилась отсрочка, которую мы получили от компьютера центрального архива.
Он не так умен, как я. Если мы завалим его информацией, то на некоторое время затормозим его работу.
Он согласился заменить старую информацию новой?
У компьютера нет свободы выбора. Он примет ее только в том случае, если она будет достаточно правдоподобна и приемлема по количеству. Тебе придется рассказать мне все о Риме — от окраски неба до цвета воды в Тибре.
Рим ты уже немного знаешь.
Только по небольшой информации, какую сообщил ты. Но я никак не могу представить себе другого Маскаро Аликино, непохожего на тебя.
Нужно писать Аликино Маскаро.
Извини.
Я тоже не очень представляю его. Пока. Мы должны заставить его родиться.
Родиться в возрасте между сорока и шестьюдесятью годами?
Это лучший для рождения возраст.
— Или для смерти, — проворчал Аликино. Он посмотрел на то, что выдавал компьютер. «Спорю, сейчас напишет — или для смерти».
Или для того, чтобы посвистеть , — написала машина.
Аликино улыбнулся, но тут же испуганно вздрогнул. Memow должен сделать максимум возможного. Любая погрешность его механического интеллекта могла поставить под угрозу необыкновенное предприятие, которое они собирались осуществить. Он спросил себя, действительно ли Memow хочет помочь ему, и еще раз обозвал себя дураком, потому что компьютер — ведь и сам Memow только что повторил это — лишен свободы выбора.
К концу рабочего дня Аликино почувствовал некоторое облегчение. Отсрочка, которую он получил, продлится по крайней мере до утра. До начала следующего рабочего дня.
Программисты, техники, служащие к некоторая часть руководителей покидали здание «Ай-Эс-Ти». Аликино мог оставаться на службе сколько хотел — его контракт допускал это.
Memow продолжал работать. Об этом свидетельствовали светящиеся контрольные лампочки, красные и зеленые. Машина при всем ее абсолютном молчании, казалось, наблюдала за человеком, как бы ожидая, что же он предпримет дальше.
Аликино сел за письменный стол, достал из ящика пачку бумаги и шариковую ручку.
Он вспомнил, как в пятидесятых годах попытался сочинить роман. Тогда ему удалось написать лишь несколько страниц. Но аналогия с тем, что он собирался делать сейчас, была очевидной. Ему предстояло придумывать, придумывать и придумывать, стараясь вообразить себя самого в Риме, предположив, будто он переехал туда двадцать лет назад.
Однако на этом аналогия не заканчивалась. Теперь все, что он придумывал, предстояло превратить в огромное количество информации, закодировать ее и перенести на диски необъятной памяти компьютера. На самом деле роман сочинит Memow, воспроизводя текст на своем экране.
Но можно ли будет назвать романом результат замысла, поставившего своей целью описать вымышленную жизнь так, чтобы она выглядела подлинной, действительно прожитой и к тому же продолжающейся и в настоящий момент? Дело, за которое он брался, было не чем иным, как захватывающей игрой со словами. Один компьютер (Memow) должен был попытаться обмануть — убедить другой компьютер (в центральном архиве). Дуэт двух умных машин. Награда — жизнь того, кто провоцировал эту дуэль.
Не было ничего от литературы во всей этой затее. И Аликино, несостоявшийся писатель, но требовательный и искушенный читатель, любил такие романы, которые не пытались имитировать жизнь, а показывали ее в новых, неизведанных и непредсказуемых ракурсах.
6
Аликино упорно и напряженно работал более десяти часов подряд. Своим изящным почерком, приученным к порядку и ясности, он исписал несколько десятков страниц.
В два часа ночи, когда почувствовал, что голова его уже падает на стол, он решил отправиться домой.
Аликино выключил компьютер и, прежде чем покинуть помещение, захватил пачку чистой бумаги. Ему необходимо было немного отдохнуть, но голова должна была в то же время работать. Ему казалось, что его мозг превратился в действующий вулкан, извержение которого не могло остановиться, гигантская лавина идей должна была изливаться безостановочно, и потому в любую минуту, в любой момент для вымышленной информации должен иметься под рукой лист бумаги, готовый принять ее.
На первом этаже сонные охранники посмотрели, как он сунул свою специальную магнитную карту в щит управления запасным выходом.
Главные улицы Манхэттена переливались разноцветными огнями и освещались ярким светом рекламы. Аликино вел машину медленно, сосредоточенно, не обращая внимания на множество призывов остановиться, с которыми обращались к нему тени, появлявшиеся на краю тротуара (наркоманы, пьяные, проститутки, трансвеститы). Вой сирен полиции, пожарных и «скорой помощи» звучал чем-то вроде музыкального фона. Ничто не могло отвлечь Аликино от приключения, которым теперь полностью был поглощен его мозг. Он был подобен скульптору, который, осторожно работая резцом, подошел к тому моменту, когда стали вырисовываться еще не очень отчетливые, но уже понятные очертания фигуры, какую он собирался высечь из мраморной глыбы. Точно так же и его воображение удивительным способом лепило образ совсем иного, но уже вполне различимого Аликино.
Наконец он добрался до Бруклина. Остановившись у своего дома, Аликино почувствовал, что ему трудно поставить машину в гараж. Он слишком устал, и у него уже не было сил опасаться, что ее украдут. К тому же кому нужен его старый итальянский автомобиль?
С трудом передвигая ноги, он поднялся по нескольким наружным ступенькам, что вели к двери. Вошел в вестибюль, грязный и плохо освещенный. Прошел мимо двери миссис Молли, с удовлетворением отметив, что не придется встречаться с нею, как это неизменно происходило днем. Стал подниматься по лестнице. Резиновые подошвы полностью гасили звуки его шагов. Он миновал второй этаж, где жил мистер Холл, а когда вступил на следующий пролет лестницы, увидел наверху, на площадке третьего этажа, нечто такое, что там не должно было находиться.
Какой-то бесформенный тюк, прислоненный к перилам.
Поднявшись еще на несколько ступенек, он остановился, предчувствуя опасность. Тюк этот оказался скорчившимся человеком, который не то спал, не то сидел в засаде. Аликино стал вспоминать, сколько денег у него в бумажнике. Долларов двадцать. Могло хватить, если это наркоман, а иначе…
Он стал медленно подниматься дальше. Тюк не шелохнулся, но Аликино уловил дыхание. Ровное дыхание.
Кто бы это ни был, если он спал, и к тому же крепко, Аликино мог попытаться обойти его, не разбудив.
